Удивлялa eгo спoсoбнoсть выбирaть нaибoлee удoбнoe руслo. Нaпрaсны были усилия — a вoзлe ручeйкa сoбирaлaсь дeтвoрa — пoмoчь eму, прoчeртить прутикoм мaршрут и нaпрaвить пo свoeй приxoти имeннo этим путeм: ручeeк рaзбирaлся в рeльeфe лучшe нaс и нe вeрил нaшим пoдскaзкaм.
Вoспoминaния o ручeйкe нaвoдят нa мысль o тex руслax, кoтoрыe выбирaeт жизнь — нaстoящaя, рeaльнaя, a нe тa, кoтoрую прeдписывaют с трибун. Живaя, a нe пoкaзнaя рeaльнoсть лучшe oриeнтируeтся нa рeльeфe и выбирaeт сaмыe удoбныe и сaмыe крaтчaйшиe пути к цeлям, кoтoрыe сaмa стaвит пeрeд сoбoй.
Сухой закон
Не улетучивается из памяти образ продавца, торгвавшего водкой в маленьком магазинчике возле Зубовской площади, теперь в этом помещении модный салон. То было время попытки внедрить сухой закон. Я отстоял двухчасовую очередь и по мере приближения к прилавку множил в голове все более грандиозные планы: взять пять, нет, шесть, нет, десять бутылок, чтобы последующий месяц не маяться в изнурительной нервной давке…
Ничем особенным не отличался тот продавец — молодой парень с усиками на широком лице, но мимика, которой сопровождал обращенные к нему просьбы, заявки, пожелания, мольбы, лучше всяких слов комментировала его отношение к происходящему. Чувство юмора и артистический дар были незаурядные. Ну и гримаса преобразила его лицо, когда я сказал, что беру ящик спиртного. Та обезоруживающая покорность, с которой он развел руками, — словно насекомое, бессильно поднявшее вверх лапки, вызывала смех не только у меня. Он сразу дал понять, что пасует, сдается перед столь масштабным подходом к решению проблемы. И выволок из подсобки железным крюком этот ящик, хотя люди, мявшиеся за мной, зашумели в страхе, что им товара после моей оптовой закупки не хватит.
Что могу с этим неисчезающим из сознания образом, поделать? Он продолжает существовать в моей жизни, время от времени выплывая из глубин прошлого, — этот случайный, яркий, неповторимый тип.
Беспощадная старость
Другое не покидающее воспоминание — из чуть более поздней поры и, как говорится, из другой оперы — в данном случае упоминание об опере уместно, поскольку один из роскошных концертов прибывших в столицу Австрии деятелей российского искусства состоялся именно в старинном здании Венского оперного театра. Была весна. Гостей из России прилетело столько, что мест в венских отелях не хватило. Два полных самолета: артисты, художники, писатели, даже стрип-девочки, которые выступили в местном «Мулен Руже»… Поэтому отдельных не слишком популярных и не скандальных представителей мира культуры отправили на размещение в загородные мотели, а то и пансионаты, куда сбагривают на доживание престарелых родственников молодые эгоисты, которым некогда или неохота ухаживать за предками. В таком пансионате, улучшенном варианте нашей богадельни, я и оказался. Доставили меня туда поздно вечером, я не сообразил, куда попал. А когда утром спустился к завтраку, был поражен обилием согбенных седых полуинвалидов в очереди за кашей и кофе. Да, тамошний шведский стол оставлял желать… Завтракая, я и увидел старичка небольшого роста в тренировочных брюках странного, допотопного образца — лыжные, вздувшиеся шароварами плотные штаны, охватывали щиколотку резинкой и наползали на обувь эдаким мешочком… То был продуманный наряд. Стоя возле блюда с вареными яйцами, старик ловким, неуловимым для глаз персонала движением — при том, что руки его заметно подрагивали, возможно, это был начинающийся Паркинсон, — оттянув резинку на поясе брюк, опускал белые вареные яйца в штаны. Плотная тугая нижняя резинка не позволяла им выпасть на пол.
Что заставило, что толкнуло его — в благополучной сытой Австрии — на мелкое воровство? Вряд ли бедность. Тогда — какая причина? Действительный голод и скудость местного рациона? Маразматическая, характерная, для преклонных лет запасливость? Непомерный (тоже присущий людям с мозговыми нарушениями) аппетит? Или он от природы был клептоманом?
С тех пор тот старик — символ, эмблема старости, его лысина в пигментных пятнах, его тремор и шаровары пугают жутью, которая может настигнуть каждого.
Пышная дружба народов
В Баку готовилась пышная конференция с пышным названием «Дружба народов — дружба литератур». Говорили, что тему придумал сам Гейдар. Алиев. Он стремился прыгнуть из первых секретарей компартии Азербайджана — в руководители государственного масштаба, что вскоре и свершилось: был замечен, возвышен и приглашен в столицу СССР на высокий пост.
Из Москвы на конференцию одновременно, с разницей а полчаса, летели два заполненных писателями самолета. В первом, куда попал и я (корреспондент «Литературной газеты»), сгруппировали людей помельче, во втором следовало начальство. Забегая вперед, скажу: в тот день второй самолет не прибыл в столицу Азербайджана: механики вовремя, на земле, обнаружили залетевшую в мотор птичку. Если бы обнаружение состоялось в воздухе, отечественная словесность потеряла бы разом огромный отряд собиравшихся крепко задружиться мастеров пера. В Баку об инциденте не знали — не знали и кто каким самолетом летит, — поэтому, едва наш лайнер приземлился, девушки в национальных костюмах, прямо на летном поле, затеяли пляски, угощали гостей фруктами и восточными сладостями с серебряных подносов.
Нас отвезли в гостиницу, расселили по номерам, вечером в полупустом зале показали балет «Тысяча и одна ночь» (на следующий день его повторили для остальных прилетевших). После балета, вернувшись в гостиницу, отправились ужинать, Столы в гостиничном ресторане были большие, а на маленьких столиках, жавшихся вплотную к колоннам, выстроились бутылки водки, коньяка, вина. Гулянье затянулось допоздна. Люди переходили от стола к столу, в конце веселья я остался в зале один. Счет, который принес официант, заставил похолодеть. К счастью, денег хватило. Отдал я практически все командировочные.
Следующим утром прибыли припозднившиеся коллеги, и открытие конференции состоялось. С докладом о дружбе в литературе выступил Гейдер Алиев. Не обошлось без накладок: выставленная на сцене эмблема встречи не соответствовала той, которую планировали напечатать в «Литгазете». Меня срочно отрядили позвонить в Москву. Когда я поднялся с места и пошел к выходу, присутствовавшие в зале и на сцене смотрели на меня огромными глазами. А дежурившие возле дверей с внешней стороны охранники не впустили меня назад. В пресс-центре на журналистскую группу «ЛГ» кричали: недопустимо уходить , когда выступает руководитель республики. (На другой день, желая завизировать текст выступления Алиева, я прошел за кулисы и, непостижимым образом миновав охрану, приблизился к нему самому. Теперь он смотрел на меня широко открытыми глазами, Тут же ко мне подбежали, оттеснили, и опять а пресс-центре мне втолковывали, что есть специальные помощники, им надо передать необходимые бумаги.)
В перерыве заседания повезли в гостиницу обедать. За ресторанным столом я оказался напротив поэтессы из Липецка Светланы Мекшен.
— Андрюш, ну мы с тобой по рюмочке выпьем? — спросила она.
Я прикинул: в кармане позвякивала мелочь. Однако была и десятирублевая купюра. По социалистическим ценам, даже ресторанным, на две рюмки хватало. Я обратился к соседям по столу
— Не желаете присоединиться?
Все замотали головами:
— Нам же на вечернее заседание…
Мы с Мекшен выпили, Она сказала:
— Может, еще по одной?
Я дозаказал,
— Ну, Бог троицу любит, — сказала Светлана.
— В случае чего добавишь деньжат, — предупредил я.
И подозвал официанта. Попросил счет. Он широко и радушно улыбнулся:
— Конференция началась. Никаких расчетов.
Надо было видеть лица сидевших с нами за одним столом литераторов. Мы с Мекшен так и прыснули. Уже заканчивая десерт, люди вдруг сделались странно неуверенными.
— Может, и впрямь по рюмочке?.. Что из того, что на конференцию? Одна-другая рюмочка не помешает..,
За оставшиеся дни я не потратил в ресторане ни копейки, Поили, и кормили — халявно, единственным неудобством было, что бутылки на стол не ставили, каждый раз надо было подзывать официанта, он подходил и наливал. Слишком часто подзывать было неловко. Но мы изобрели хитрость. Приходили пораньше, садились за пустой стол вдвоем или втроем — и говорили:
— Наши друзья на подходе, наливай во все рюмки!
А вскоре повторяли заказ:
— Что-то наши друзья задерживаются… Наливай пока…
Пронеслась неделя… Именно во время этой конференции, когда участников развозили во все концы республики, чтобы они воочию убедились в достижениях трудового Азербайджана, а потом рассказали об этом в своих произведениях (что я сейчас и делаю), у фотокорреспондента Александра Карзанова в душном вагоне поезда родился похмельный бессмертный экспромт:
— Сейчас бы водочки, тепленькой, из мыльницы…
Особенно сильное, незабываемое впечатление в той поездке произвели на меня «живые картинки» из поэмы Алишера Навои, когда по пути следования автобуса – то на лужайке, то на углу улицы встречались застывшие в различных позах люди, изображавшие сценки из произведений классика литературы.
Настал последний день. Вернее, последнее утро. Накануне конференция закрылась, все разъезжались и в последний раз завтракали в полюбившемся гостиничном ресторане. Отовсюду слышались нестройные и усталые, но сделавшиеся привычными выкрики:
— Сюда! Официант! Еще налей!
Не пил, наверно, только я: сразу по приезде мне предстояло сдать в номер отчет о состоявшемся мероприятии — в самолете я предполагал работать…
Прерывая затянувшийся завтрак, объявили: пора ехать в аэропорт, автобусы ждут. Люди стали подниматься из-за столов.
Вежливо улыбавшиеся официанты не захотели никого выпускать:
— Конференция закончилась. Нужно платить.
Немая сцена. Тишина. Те вытянувшиеся лица не забыть.
Я был отмщен.
